Нас, вшивую интеллигенцию и, по слову классика, г.но нации, реальные пацаны вечно обвиняют в том, что мы образованность свою хочем показать, потому и говорим о непонятном. Скажем, наконец, весомо, грубо, зримо. В слоганах. Подумаем единственную, чтоб не обезобразить чело, мысль. Об истории. Вернее, о том, какова история в наших головах. Добавлю ни к селу ни к городу, что сегодня с историей получается интересная история.

Фридрих наш Ницше, ну, тот самый, что на дому констатировал смерть Бога, а сам стал божеством, которому молилась вся культура ХХ века, вот этот самый перец сказал в минуты своих гениальных прозрений, что есть три способа наплевать на историю. Это история антикварная, критическая и монументальная. Шаркнем по душе!

Всё так!

Антикварная история в головах – это безраздельная преданность прошлому, то есть тому, чего нет, это такой пассеизм (от фр. passé – прошлое).

Конечно, если исчезает уважение к истории, жди беды. Но если требуют не хоронить мертвецов, бальзамировать усопших, выставляя их на всеобщее обозрение, и запрещают сносить ветхий забор, потому что возле него пописал Пушкин, а новый объявляют презрительно новоделом, потому что Пушкин там не пописал, беда уже пришла.Только мёртвое достойно их великой любви: там, в милом и героическом прошлом, всё было правильно, тепло и светло, не то что ныне. Только кладбищу они говорят «всё так!» Только неустанному копанию в могилах и страстному коллекционированию трупов посвящена их жизнь. Кто не с ними – тот против них и объявляется супостатом на все времена.

В этой категории антикварной истории, обозначенной 143 года назад, всякий конкретный пацан без труда опознает такие разные, казалось бы, и совершенно сегодняшние явления, как бои за мавзолей Ленина, движение реконструкторов или родноверие (религию предков).

Исторические реконструкторы и адепты разнообразных языческих культов бытуют сейчас по всей Европе-маме и реконструируют что ни попадя, от Античности до времён «холодной войны», от одежды, кухни, ремёсел, оружия до обычаев и верований минувших эпох, от пиров и турниров до этнодеревень и фестивалей. Примечательно, что зачастую, когда от «реконструируемого» никаких достоверных сведений не осталось или оно не слишком пригожее, реконструкция превращается уже в чистую фикцию, в гон, как говорят правильные пацаны. Собственно исторический взгляд предполагает взгляд на историю с другой, современной точки зрения, притом взгляд критический, а тут пытаются от неё отказаться, полностью погружаясь как бы в прошлое, вымечтанное и в сахарном сиропе, мгновенно превращая историю в глянец, волхвов и пейзан, гламур и лямур.

Покушать Сашу Пушкина и трахнуть Таню Ларину

Нов и загадочен этот дискурс, таинствен сей нарратив. Теперь постоянно в книгоиздательских проектах, в прессе, на ТВ и в Рунете предлагается приобщаться к высокой культуре через кухню, постель и развлечения. Рассматривают, что именно кушал Гоголь или, не побоюсь этого слова, Мефистофель. Классик жанра в России – В.В. Похлёбкин, но явление интернациональное. Тут и поваренная книга «Игры престолов», и еда в романе «Евгений Онегин», и кулинарная книга Джейн Остин, и лакомства муми-троллей, и овсянка миссис Хадсон с Бейкер-стрит. Тут же крайне уместен рояль в кустах, да собственно ради рояля всё и затевается – реклама ресторанов, где эти чудеса можно сегодня отведать. Недаром народилась и профессия новая: ресторанный критик. Раньше на халяву обедали приживальщики и прислуга, а нынче они, не шутите, ресторанные критики, и даже хорошая писательница с громкой фамилией не считает теперь за моветон подобное занятие. Ведь как сладко: съел котлеты пожарские рубленые по полтыщи за штуку, и ты уже почти Пушкин, к тому ж их Гоголь обожал, вот ты и с Коляном на дружеской ноге. И тебе сытно, и критик сыт, и ресторации прибыток.

Понятно, что великий человек теперь без постели никому не интересен – и гонят бесконечные дон-жуанские списки Пушкина, Блока, Горького, далее везде без остановки. С кем – ФИО, пятый пункт, прогрессивно однополый или отсталый, пола противоположного, – когда, в какой позе и сколько раз. Для понимания творчества великих это абсолютно необходимо, а вы как думали? И как иначе понять Прекрасную Даму, если не как шлюху? Или Татьяну Ларину, если не как фригидную дуру? Никак. Хорошо идут стримы из постели великих и не очень, репортажи «В постели с…» Кто-то спит с Наташей Ростовой, кто-то – с душкой Лермонтовым Михал Юричем. Съел – и порядок. И ничего удивительного. Вот намедни вычитала у одной девушки в фейсбуке, что такое самиздат в Советском Союзе. Оказывается, мы переснимали тексты мобильником. В синагоге тайно. А вы мне говорите. Ну то есть культура – это культурный отдых: жратва, бабы и рок-н-ролл. Рок-н-ролл, потому что и Бог, старый грозный Бог, у них теперь с драйвом, на эстраде приплясывает и обращается прямо к своим фанатам: вкури, грит, пацан, чо я с тобой базарю.

Прошлое по законам массового сознания, дорогие мои пацаны и пацанки, сплющивается в аисторическую лепёшку, в блин, что уже хоронит не только собственно настоящее и будущее, но, вообразите, и то самое прошлое, во славу которого воздвигаются все эти ништяки-фантомы и мимимишки. И воля к жизни, стремление действовать и творить, предупреждал Ницше, тут гаснет к чертям собачьим.

Всё не так!

Критическая история судит и осуждает прошлое. В пределе её слоган – «всё не так!» Этим «историкам» всё надо разрушить, угробить, уконтрапупить до основанья, а затем… что? Нет ответа. И в этом их преступление перед жизнью. Такие критики, как и антиквары, ратуют за всё хорошее и против всего плохого, гонят порок и лелеют добродетель. Только антиквары ухайдакивают настоящее ради прошлого, а критики гнобят настоящее ради будущего: футуризм у них такой (от фр. future – будущее). Юноша бледный со взором горящим, воспитанный критической историей, точно знает, что нет ничего дорогого и ценного под солнцем, а предки его были дурак на дураке, и мерзавец мерзавцем погонял – равно как и ныне живущие взрослые. Взгляд вроде бы прямо противоположный антикварному, а на самом деле столь же аисторичный. Узнали?

Да-да-да, это российские – и не только российские – борцы с советским прошлым. Всё хоронят нас, и всё никак. Сами-то они родились от белоснежного аиста в белоснежной капусте и в ослепительно белом фраке.

Автор интервью 1977 года с Н.Я. Мандельштам отмечает, что в то время восприятие ею текущих событий «было затуманено». Точнее было бы сказать – карикатурно: «Здесь ничего воскреснуть не может. Здесь просто все мертво. Здесь только очереди. …При крепостном праве крестьянам легче жилось, чем сейчас. …Пока я ездила на метро, я только удивлялась, какие мертвые лица. Интеллигенции нет. Крестьянства нет. Все пьют. Единственное утешение – это водка». В массовом сознании нынешних деток именно так и представляется наше недавнее прошлое: «все ходили строем, голодали, все на всех доносили и все всех расстреливали; вот же идиоты-подонки». Мальчишечка лет четырнадцати пишет в фейсбуке: «Вот и я насчёт этого бомблю, почему-то совковые твари только помнят "прекрасные времена", ну как прекрасные: ну, не ели недели, ну посадить/дать ссылку/расстрелять могли не за что, ну ходили в одинаковых вещах, ну п.дили нас взрослые не за что, но прекрасные были времена, но то шо щас!!!» (сохранена авторская орфография и пунктуация, лишь одно слово дано в сокращении). Начала и концы сходятся.

Борьба со сталинизмом, который давно почил, но с ним всё борются и борются неустанно, теперь в сознании наших людей неразрывно спаяна с разгулом 90-х годов. Уже тогда было ясно, что люди рессентимента, времён национального разрушения, которых прорабы перестройки, сделавшие на подобных делах свой личный хороший гешефт, перекормили бесконечными попрёками и требованиями унизиться до ниже пола, – вот эти люди, если и выживут, отвергнут идеологию, превратившуюся в оправдание беспредельного ограбления и уничтожения народа. Но прорабы и их наследники ничего не поняли и до сих пор продолжают жать всё на те же кнопки. И собственными высказываниями уже создали сетевые мемы. Они же светлолицые с доброкачественными генами, вынужденные страдать среди нас, тёмной массы с генами неправильными, которая, что с ней ни делай, всё равно возрождает сталинизм. Разумеется, всё это говорится на публичных площадках, но, естественно, транслируется прямо из подвалов Лубянки и из газовой камеры. До чего дошёл прогресс…

Особая статья – история с интер- и нацуклоном. Послушаешь одних – в истории только и было, что заговоры масонов, гнобивших немасонов как невинных овечек почём зря. Другие прощают холокост немцам, потому что выгодно торганули прахом соплеменников, прощают его вообще всем, кто ан масс участвовал в «окончательном решении еврейского вопроса» и самым милым образом про это забыл. Прощают всем, кроме русских. Потому что, оказывается, Сталин, истинный русский, вырастил Гитлера, чтобы тот устроил холокост, сам-то Адик не догадался бы и вообще хотел евреев спасти, но что-то пошло не так. А потому что холокост позарез нужен этим «историкам», без холокоста они лично ничто и звать их никак. А с холокостом они нечто и право имеют, как им мнится, быть шовинистическими свиньями. Не их персонально душили в газовых камерах и не они лично освобождали Европу от нацизма, но именно они лично требуют себе бесконечных льгот и права считать русских недочеловеками. Они некрофилы, но никакой любовью там и не пахнет: всё, к чему они прикасаются, обращается в кладбище. Они жаждут окончательного решения еврейского вопроса, они зовут его страстно в надежде успеть поживиться прибытком на дымящихся останках. И вот, оказывается, Иуда лучше Христа, а все, кто считает иначе – т.е. авторы Евангелий, а строго говоря, сам Господь Бог и все христиане, 33% населения Земли, – те фашисты. Так полагает израильский претендент на Нобелевку. Нет страшнее врага у евреев, чем таковские «историки».

Желаю, чтобы все!

Кроме антикварной и критической истории, Ницше упоминал ещё историю монументальную. Монументальная история – это когда в прошлом выделяются великие события, которые ставятся настоящему в пример: «желаю, чтобы все!» Прочие явления оказываются такой неинтересной серой пеленой и опять же кладбищем, где эпохи отличаются лишь материалом событий, памятниками бронзовыми, железными, гипсовыми. Такой своеобразный презентизм (от фр. présent – настоящее, нынешнее). И опять выходит, что воля к жизни может совершенно гикнуться: иногда это указание на возможность великого в настоящем и будущем, но часто – отрицание настоящего и будущего, поскольку великое уже случилось, а всё реальное мелко, фейк и фишинг один. Монументалисты, видящие в истории лишь пафос, могут легко апгрейдить под него вовсе не пафосные события и персоналии и тем самым сливаться в страстных объятиях с историей глянцевой. Но от любви до ненависти один шаг, и, вывернув этот прикол как перчатку, приходят к тому, что история – цепь низостей и пакостей, геморрой и грузилово («чтоб никто!»), т.е. к ницшевской истории критической.

***

Гениальный немец рассказал нам о нас. Но не всё. Он писал о монументальной, антикварной и критической истории, однако мы его догнали и перегнали, не то что ту клятую Америку. Ницше, при всей его ненависти к «маленьким людям», не смог вообразить такого перекраивания истории массовым сознанием, когда великие дела будут выводиться из кухни, постели и недержания мочи, а Сталин родит Гитлера с целью устроить холокост.

Историю надо знать для настоящего и будущего. Если концепт делает их ненужными, невозможными, такая история не только ложна, она ещё и вредна для живой жизни, внушая гламурное отношение к жизни, отвращение и цинизм и на корню убивая ростки сложных чувств и начатки созидательной деятельности. Как сказал бы Константин Леонтьев, которого называли русским Ницше: убивая цветущую сложность упростительным смешением. Именно об этом предупреждал немец: нельзя впаривать мёртвое, некрофилов – в сад! Потому что – а жить когда?