|
Недавно, уже после новогодних, вышла вот какая достоверная история: один папаша выпил с вечера водки и пробудил в себе педагога. Позвал к себе сына, студента-младшекурсника, скрывшего свои выдающиеся успехи в вузе, и говорит... – Ты, – говорит, – кровинушка, конечно, меня не послушаешь и посмеешься над отцом, но жить надо по совести. Если ты с людьми по-людски, то и они тоже с тобой по-людски.
Елка опустила ветки и вмих засохла. С мумифицированной ее лапки соскользнул шарик, но не разбился, шары пластиковые теперь, и кот взялся его гонять.
Сын подумал, что неплохо было бы сказать басовито «Бать, отвянь!», но сдержался – и попытался улизнуть. Но отец, схватив сына за руку, конкретизировал:
– Я кручусь на трех работах. А ты?
– Пап, я тебя по-человечески прошу: не доставай!
– Эх, сынок, – горестно вздохнул отец. – Я хочу сказать тебе важную вещь.
– Ну, скажешь потом... Утром, – стал уворачиваться сын, в котором взрослые муки совести боролись с загостившимся трудным возрастом. И брякнул, как водится, лишнее:
– Когда проспишься.
– Просплюсь? Нет, сынок, – голос отца отвердел как елочный ствол, – утра мы ждать не будем...
Да утром отцу и некогда было. Жахнув вместо завтрака (а завтрак несчастному пьянчуге, ой, ой, посмотрите на него, никто и не думал приготовить) двойную дозу пенталгина и наскоро прополоскав полость рта «Лесным бальзамом», отец завел машину и помчался на работу: жизнь в целом и недешевый вуз сына в частности трубили ранний подъем.
Ехал и думал, что зря он сорвался, на сына наорал, а потом, когда тот заперся в комнате и жена взяла слово, зря ей отвечал. И вторую, назло им всем, почал зря. Или не почал, а прикончил? У-у!
На повороте он увидел гаишника, внимательно глядевшего на редкий послепраздничный поток. Офицер навел цепкие свои глазки на отцовскую «короллу», и его рука с жезлом стала подниматься – медленно, неотвратимо. Отец тормознул, вылез.
– Старший инспектор Менделеев! Ваши докумен... О! Ого! А это у вас не запах ли? А? Не запашок? Употребляли вы, – Менделеев квалифицированно втянул носом, – вчера?
– Я? – спросил отец, холодея. – Вчера? Что значит вчера? Вчера – оно большое.
– Вчера, оно и есть вчера, – пояснил гаишник, и его тугое, румяное лицо изобразило сочувствие. – Вчера – это значит накануне. С вечера. Перед сном. После «Спокушек». Давайте дыхнем. Чтоб не спорить. Составим протокольчик. Честь по чести. Если я ошибаюсь – принесу извинения. Всякое бывает, – и он достал алкометр.
– Ладно, – сказал отец. – Спрячь свой амперметр. За сколько такой вопрос решается?
– Это от тачки зависит, – улыбнулся Менделеев. – Шел бы ты на «рэндж-ровере», начинали бы с двухсот.
– Чего двухсот?
– Тысяч рублей. Но ты, брат, видно, не олигарх. Резина лысоватая. Ржавчинку подкрашивал. Че отмечал вчера? Или с горя?
– Да я... это... сын у меня, – зачем-то сказал правду отец, проклиная себя за этот тон, за неуместную откровенность. – Говорили с ним... Молодежь – она, знаешь? Не больно-то слушает.
– Эт точно, – подтвердил гаишник. Они стояли у тротуара. Дул ветер. Мимо, вертя мясорубкой, проехал снегоуборщик. Мужик за рулем улыбался – то ли неслышной за стеклами музыке, то ли близкому концу смены. Отец завистливо посмотрел в его сторону. Офицер перелистывал книжечку с правами, вчитываясь в каждую строчку.
– Двести – это ты загнул, – помолчав, сказал отец.
– Загнул, – подтвердил гаишник. – Но иному и двести дать – раз плюнуть, только бы без неприятностей. Ладно. Тридцатник – и разошлись. Я ж не зверь. Да и нету у тебя двести. И сто нету. Полтинника – и того нету.
– Так заметно? – спросил отец. - Так у меня и тридцати нету.
– Тридцать у тебя есть, – уверенно сказал инспектор Менделеев и вдруг поднес коричневую книжечку ближе к глазам. «Психолог чертов», – подумал отец. С учетом остатка на зарплатной карточке, заначки и текущего наличного бюджета января примерно столько и набегало.
– А это кто? На фотке, – спросил серый страж.
– Сын, тот самый... Про которого...
– Его не Лешкой зовут?
– Да, – сказал отец. – Алексей.
– Учится на экономическом?
– Да.
– Опа! Так он же у нас вроде бывает! С моим вроде дружит. А че фамилия другая?
– Ну... это такая длинная история... он материну носит, – с изумлением отвечал отец, не веря ушам.
– Понял, – сказал гаишник. – Он же вроде толковый парень, компьютер мне починил.
– Учится плохо... Врет.
– Да все они такие. Твой на платном?
– На платном. Все лучшее – детям.
Они помолчали. Мимо опять проехал веселый снегоуборшик – теперь с поднятым винтом. Смена его кончилась.
– Ладно, гражданин Слюнь, может и лучше, что у парня фамилия Горностаев, – пошутил гаишник, протягивая отцу права. – Раньше двух не выезжай после такого, понял? А то я тут не один стою. Может и не свезти.
– Почему Горностаев? Он Брыкин, Алексей Брыкин, – сказал отец и прикусил язык.
– Брыкин? – удивился гаишник и снова открыл коричневую книжечку, вглядываясь в фотографию. – А похож на Горностаева, хотя точно, тот более кудрявый. Здорово похож! И тоже Алексей! Вот история! Чуть было не отпустил я тебя, – покачал головой гаишник. – А он Брыкин.
– Тридцатника у меня нет, – сказал отец.
– Ладно, – резюмировал гаишник, закрывая книжку. – Давай пятеру. Раз Брыкин. Пятера есть?
– Пятера есть, – ответил отец. – Держи, Менделеев. Твой где учится – во ВШЭ?
– Не, в МУХЭ. Счастливого пути, не нарушайте!
Отец приехал на одну их трех работ – и не смог на ней работать, потому что муторно ему было. Дело, конечно, не в жалкой пятере. И не во вчерашней водке. Хотя была та пятера не лишняя, совершенно не лишняя. И язык сушило. «Шутник! – повторял он про себя, – Менделеев!» Наглый гаишник, так легко, с прибауточками наживающийся на чужой беде, сам он, испортивший все, так некстати брякнув настоящую фамилию сына, хотя мог воспользоваться новогодним подарком судьбы, – и прекрасно подтвердивший вчерашние слова жены о том, что он неудачник, рохля и зануда («Одно слово – Слюнь!»), и даже беззаботный снегоуборщик – все подступили разом к горлу.
«Счастливого пути, блин! Не нарушайте, блин!»
Он написал заявление на коррупционера и взяточника инспектора Менделеева, отпросился с работы и отнес в милицию. Там заявление приняли, правда, очень долго уточняли сумму взятки: может, пятьдесят? Точно пять? Не описка?
Хмурый милиционер спросил:
– Писали эпизод на диктофон? Снимали на мобилу? Кто может подтвердить хотя бы факт, что вас остановили?
Отец задумался.
– Снегоуборщик! – осенило его. – Там все один снегоуборщик ездил! Веселый такой!
– Номер запомнили?
Отец сник и отрицательно завертел головой.
– Так... А запах-то был? Пили вы с вечера?
– Это не имеет значения! – быстро ответил отец. – Причем тут это? Это не причем! Протокол не составлен, в трубку я не дышал!
– Да я так, чисто спросил, – сказал милиционер, посмотрел отцу в глаза и положил бумажку в стол.
...После ужина к отцу на диван подсел подготовленный матерью сын и сказал басовито:
– Бать, ты, это... Ты не думай. Я все понимаю. Расстраивать просто не хотел вас с мамой. А зачет я получу. Поставят они, куда денутся. Ты ж деньги им платишь, – и тут сын ввернул цитату:
– Как ты к людям, так и они к тебе.
Последняя фраза была лишней, но отец в этот раз не пил ничего, кроме пивка, сдержался и не включил педагога. Утром он заехал в милицию, забрал заявление, весь день думал, кто он после этого всего, да так и не придумал.
источник: |
